Мнение — это вроде задницы, есть у всякого. © Саймон Грин
Отличная статья, посвященная художественному переводу.
Часть первая
В статье «Четверостишие на верстаке» Юлиан Тувим рассказывает, как переводил первое четыре строки «Руслана и Людмилы». Сначала он подробно объясняет, почему заменил лукоморье на залив, а дуб – на явор (сказочность, потерянная в первом слове, компенсируется сказочностью второго, в котором к тому же как раз нужное для размера число слогов), потом заводит спор с воображаемым читателем и заканчивает так: «Читатель, не шуми, ибо ты в наших делах не разбираешься. Как у любого человека имеется в ухе таинственный аппаратик, регулирующий ощущение равновесия, так любой поэт одарен неким словомером, чувствительная стрелка которого принимается дергаться при минимальнейших несоответствиях. Показания ее надежны. Она-то, эта стрелочка, и указывает, что можно, а чего нельзя, где нужно, а где нет, где позволительно, а где не следует» (пер. А. Эппеля).
Тувиму потребовалось несколько страниц, чтобы убедительно обосновать свои переводческие решения, но обычно к переводным книгам таких разъяснений не прилагается. И что, читатель теперь должен поверить на слово, что иногда «явор» – самый точный перевод для слова «дуб»? Положиться на «некий словомер» переводчика? Боюсь, что да, потому что других инструментов у нас нет. И если словомер разлажен, ничего хорошего не получится, в какую бы сторону переводчика ни занесло: в сочинительство или в буквализм.
Часть вторая
Кстати польского Винни Пуха зовут Кубусь Пухатек, а его дом называется Хатка Пухатка. Ирена Тувим, сестра Юлиана Тувима, переводившая книгу Милна, решила дать медвежонку имя, уменьшительное от Якуб, а значит, убрала упоминание, что имя женское. А у другой польской переводчицы он получил женское имя Фредзя Фи-Фи, но ее перевод, хоть и более близкий к оригиналу, как-то не прижился. Получается, что ближе к оригиналу на уровне слов – не всегда лучше. Важен какой-то другой уровень.
Строго говоря, любой художественный перевод – вольный. За невольным надо обращаться к Промпту, он хотя бы честен и, в отличие от буквалистов, не пытается вас уверить, будто автор пишет «именно так».
Парадокс заключается в том, что точное следование оригиналу удаляет от него. Быть может, в русском языке есть точное соответствие конструкции оригинала, но в этом конкретном случае оно прозвучит фальшиво. Однажды я сидела в студии, где дублировали мультфильм, и строгая звукорежиссер орала на молоденькую актрису: «Не играй! Живи! Представь себе, что ты маленькая девочка и увидела в саду фею!» Примерно то же говорят начинающим переводчикам: «Не переводи! Проживай! Представь, что скажет этот человек в этой ситуации!»
<...>
Перевод черпает из языка, на котором он создается, но сполна возвращает долг, вводя в родную культуру то, чего в ней раньше не было. Иногда новое рождается непосредственно в процессе перевода (возможно, именно это хотел сказать Гибсон загадочной фразой, которую я поставила эпиграфом). Попугай у Р.Л. Стивенсона не кричал "Пиастрррры!", он кричал “Pieces of eight!» (испанские монеты по восемь реалов, по словарю – «песо»; пиастры – итальянского название той же монеты). И кто знает, появилось бы без пиастров «Рррубидий! Рррубидий! Кррратер Ррричи!»?
Или вот еще: моя племянница зовет свой айфончик «моя прелесссть» и очень трогательно по-голлумски причитает, когда строгие родители временно его реквизируют. Теперь невозможно представить, как бы мы жили без этого слова. А ведь «моя прелесть» совсем не очевидный перевод для “my precious” (мое драгоценное). Можно с некоторой нескромной гордостью за переводческую профессию сказать, что тут нам повезло больше, чем читателям оригинала.
Часть первая
В статье «Четверостишие на верстаке» Юлиан Тувим рассказывает, как переводил первое четыре строки «Руслана и Людмилы». Сначала он подробно объясняет, почему заменил лукоморье на залив, а дуб – на явор (сказочность, потерянная в первом слове, компенсируется сказочностью второго, в котором к тому же как раз нужное для размера число слогов), потом заводит спор с воображаемым читателем и заканчивает так: «Читатель, не шуми, ибо ты в наших делах не разбираешься. Как у любого человека имеется в ухе таинственный аппаратик, регулирующий ощущение равновесия, так любой поэт одарен неким словомером, чувствительная стрелка которого принимается дергаться при минимальнейших несоответствиях. Показания ее надежны. Она-то, эта стрелочка, и указывает, что можно, а чего нельзя, где нужно, а где нет, где позволительно, а где не следует» (пер. А. Эппеля).
Тувиму потребовалось несколько страниц, чтобы убедительно обосновать свои переводческие решения, но обычно к переводным книгам таких разъяснений не прилагается. И что, читатель теперь должен поверить на слово, что иногда «явор» – самый точный перевод для слова «дуб»? Положиться на «некий словомер» переводчика? Боюсь, что да, потому что других инструментов у нас нет. И если словомер разлажен, ничего хорошего не получится, в какую бы сторону переводчика ни занесло: в сочинительство или в буквализм.
Часть вторая
Кстати польского Винни Пуха зовут Кубусь Пухатек, а его дом называется Хатка Пухатка. Ирена Тувим, сестра Юлиана Тувима, переводившая книгу Милна, решила дать медвежонку имя, уменьшительное от Якуб, а значит, убрала упоминание, что имя женское. А у другой польской переводчицы он получил женское имя Фредзя Фи-Фи, но ее перевод, хоть и более близкий к оригиналу, как-то не прижился. Получается, что ближе к оригиналу на уровне слов – не всегда лучше. Важен какой-то другой уровень.
Строго говоря, любой художественный перевод – вольный. За невольным надо обращаться к Промпту, он хотя бы честен и, в отличие от буквалистов, не пытается вас уверить, будто автор пишет «именно так».
Парадокс заключается в том, что точное следование оригиналу удаляет от него. Быть может, в русском языке есть точное соответствие конструкции оригинала, но в этом конкретном случае оно прозвучит фальшиво. Однажды я сидела в студии, где дублировали мультфильм, и строгая звукорежиссер орала на молоденькую актрису: «Не играй! Живи! Представь себе, что ты маленькая девочка и увидела в саду фею!» Примерно то же говорят начинающим переводчикам: «Не переводи! Проживай! Представь, что скажет этот человек в этой ситуации!»
<...>
Перевод черпает из языка, на котором он создается, но сполна возвращает долг, вводя в родную культуру то, чего в ней раньше не было. Иногда новое рождается непосредственно в процессе перевода (возможно, именно это хотел сказать Гибсон загадочной фразой, которую я поставила эпиграфом). Попугай у Р.Л. Стивенсона не кричал "Пиастрррры!", он кричал “Pieces of eight!» (испанские монеты по восемь реалов, по словарю – «песо»; пиастры – итальянского название той же монеты). И кто знает, появилось бы без пиастров «Рррубидий! Рррубидий! Кррратер Ррричи!»?
Или вот еще: моя племянница зовет свой айфончик «моя прелесссть» и очень трогательно по-голлумски причитает, когда строгие родители временно его реквизируют. Теперь невозможно представить, как бы мы жили без этого слова. А ведь «моя прелесть» совсем не очевидный перевод для “my precious” (мое драгоценное). Можно с некоторой нескромной гордостью за переводческую профессию сказать, что тут нам повезло больше, чем читателям оригинала.
-
-
28.01.2017 в 22:02Спасибо за статью, почитаю.
-
-
28.01.2017 в 22:48Почитай, там очень много дельных мыслей и примеров. И комментарии можешь глянуть.
Вот да.
Проблема в том, что люди, которые не разбираются в специфике перевода, особенно художественного, но выучили иностранный до уровня upper intermediate, начинают предъявлять переводчикам претензии, мол, они взяли для перевода не первое значение из тех, что есть в словаре, или вообще перевели одно слово двумя, а два - одним. Я такое очень часто вижу. А еще большая проблема в том, что люди, не освоившие иностранный, но почитывающие форум, начинают верить, что подобные претензии обоснованны.
-
-
29.01.2017 в 09:48-
-
29.01.2017 в 15:31И это не считая тем, посвященных творчеству отдельных писателей. Я, как любительница переводной фантастики, часто хожу почитать отзывы, а там часто обсуждается перевод. Понятно, что бывают так себе переводы и даже совсем ужасные. Но очень часто придираются не к тому, к чему надо. Мол, переводчик перевел это слово так, а надо было по-другому, причем нередко оказывается, что такой читатель вообще ничего не понял. Да, бывают и у переводчиков ляпы или просто не самые удачные решения, но одно слово и даже одна грубая ошибка погоды не делает.
Это касается не только перевода. Например, у автора замечательный сюжет и реалистичная драма, а читатели обсуждают, что он при описании ружья не указал пару деталей, из чего делают вывод, что книга не очень. Я, кстати, не утрирую.
-
-
29.01.2017 в 16:01Ну, это я сама очень люблю – так попридираться, но я хотя бы реально понимаю, о чём речь в оригинале. И кроме того, если в целом перевод выглядит как хороший текст, изначально написанный по-русски, желания придираться просто не возникает. А вот если косноязычное убожество, то там уже каждое первое слово хочется по косточкам разобрать и этими косточками переводчику накостылять.
Например, у автора замечательный сюжет и реалистичная драма, а читатели обсуждают, что он при описании ружья не указал пару деталей, из чего делают вывод, что книга не очень.
Да зажрались читатели. Слишком много стало литературы, слишком доступно стало писательство для всех желающих. С одной стороны, конечно, в этих условиях и слишком много говнотекстов стало, а с другой – у читателей от пресыщения выработалась привычка во всем искать недостатки. Жемчуг мелок.
-
-
29.01.2017 в 17:09Когда к переводу придирается профессионал - одно дело. Если бы та же Доброхотова-Майкова написала, что вот тут переводчик выбрал неудачное слово, то я бы восприняла это совсем иначе. Ты сама переводчик и ты видишь реальные недочеты или недоделки, потому что ты в этом разбираешься. К тому же ты человек умный и вдумчивый. Среднестатистический читатель не разбирается, поэтому недочеты, о которых он пишет, зачастую мнимые. Либо же предлагаемое им решение еще хуже. Либо однозначного решения не существует и оба решения - читателя и переводчика - имеют равное право на существование. Тут придирки неуместны. Хотя никто не запрещает поразмышлять на тему, а как еще можно было бы перевести ту или иную фразу. Но не надо при этом писать "перевод отстой".
Слишком много стало литературы, слишком доступно стало писательство для всех желающих. С одной стороны, конечно, в этих условиях и слишком много говнотекстов стало, а с другой – у читателей от пресыщения выработалась привычка во всем искать недостатки. Жемчуг мелок.
Зажрались однозначно. При этом читать-то разучились. Тут выше у меня цитата из дивовского поста как раз на эту тему.
-
-
29.01.2017 в 17:40Покуда есть каналы, по которым можно высказать, что некое явление – отстой, будут писать. Это как забор, на котором нельзя не написать известное слово.
-
-
29.01.2017 в 19:08